*   *   *

Олег Федотов

Герольд Бельгер

Дора Черашняя

Юрий Доманский

Ольга Шиленко

Наталья Залипятских

Вадим Гордеев

 

 

ВЕЧНО НЕЗАКОНЧЕННОЕ

Книга стихов Елены Зейферт “Веснег” представляет собой органично связанное единство – поэтическую книгу, открывающую мир духовно и душевно богатой личности.
Здесь много вечных сюжетов, знакомых строк, имен известных героев и их творцов, но это – не интеллектуальные игры с культурой, а проживание в культуре, как в своем родном Доме. Пути к Дому проложены – от отцовского Пушкина и материнской всеобъемлющей заботы, от судеб ближних и далеких предков:

      В отчем доме хочу домой…
      Предок! “Кости лежат в Карлаге”.
      Кирха! “Колокол мой немой”.
      Нибелунги! “Ты веришь в саги?..”

Отсюда столь естественная для автора причастность и к чужой жизни как своей, неподдельная боль за все живое, страдающее, сиротствующее, мучающееся от неустройства современного мира:

      Я расширю глаза от удара
      Топора по звучащим устам.
      Я не пара, не пара, не пара
      Тем, кто смотрит на казнь по утрам…

В ее стихах возникает нераздельность весны и снега. Ощущение себя как точки соприкосновения вечности и временности – и в сближении инициалов поэта ЕЗ угадывается графический знак бесконечности: “Двое – в бездонной лодке / Льдистых бытийных струй…” (“Знаешь, а мы – две лиры…”).
Хрупкость слова Елены Зейферт, звучащего здесь и сейчас, оборачивается его жизнестойкостью. Оно и узнаваемо, и ново, отчего так свободно включается в заведенный задолго до нее разговор великих собеседников.
Впечатление духовного простора порождается не только масштабом и единством целого, но и частями этого целого, структурно ему тождественными, будь то отдельное стихотворение, или фрагмент стихотворения:

      слово “солнце” рождаясь сначала звучит как сон…
      слово “Sonne” рождаясь сначала звучит как сын…

или лирический цикл, как, например, “Полынный венок (сонетов) Максимилиану Волошину”. Об этом произведении отдельное слово.
Здесь центральный пространственный образ: “Со дна морского вышел Крым как Дом”, – создает ощущение и первозданности мира, и высших взлетов духа, то есть неразрывности культуры и жизни в данный момент на малой точке земного шара – “у мира на краю”. Одновременно говорится о катастрофичности тех “окаянных дней”, когда и сам мир оказался на краю. Крым предстает как Дом, как единственное пристанище.
Ему изоморфен Дом Поэта: не только храм, в котором “Волошин нежно пестовал титанов”, и они входили сюда (или сходили с верхних этажей культуры), словно на грешную и чистую “землю-константу”, но и приют для голодных и пеших, “прохожих странников”, “Белого, Красного брата”…
Вот почему и Крым как Дом, и Дом Поэта у Елены Зейферт вмещены, в свою очередь, словно в Дом, в “сердце”, в покоях которого “не брали верх… ни гнев, ни ложь”. Большое в малом, которое равновелико большому. Не случайно и самой природой высеченное подобие профилю хозяина Дома: “лик-гора”. И по смерти он будет лежать “в самом сердце Киммерии”.
Узнаваемы в тексте, начиная с заглавия, образы и строки Максимилиана Волошина. В частности, его знаменитый “синий окоём” словно рассредоточивается. Рифменные связи со словом “окоём” оказываются в “Полынном венке” сквозными, получая богатое семантическое расширение. А “синий” вплетается в “сине-рыже-розово-лиловый” венок не только на поверхности текста, но и в меняющем свой цвет море, и в сапфирах глаз, и в имени стихийной Марины.
Узнаваемы эпизоды жизни Волошина; узнаваемы и коктебельские реалии для тех, кто соприкасался с ними и бывал (или даже успел при жизни Марии Степановны побывать) в Доме Поэта. Подлинность волошинского Коктебеля многократно удостоверена, что не может не вызывать доверия к авторскому слову. Однако не только этим определяется притягательность “Полынного венка” Елены Зейферт. От него исходит ощущение свежести и непринужденности.
Это удивительно – ведь автор нигде не называет себя, не выходит на первый план, а между тем личностное отношение к герою и личное мироощущение постоянно присутствуют в тексте и как новое слово о Волошине, и как слово о себе.
Источник этого мы видим в том, что в “Полынном венке” взаимодействуют, сменяя друг друга, несколько интонаций как выразители нескольких сторон авторской личности. Так, стихотворение-магистрал (ХV сонет) и, соответственно, все строки, окаймляющие 14 сонетов, выдержаны в эпическом духе. В развертывании же темы каждого сонета возникают, сплетаются и исчезают самые разные стилевые (и интонационные) оттенки речи: восторженные, повествовательные, разговорные… Именно разговорность в наибольшей мере, как мне кажется, создает впечатление широкого и лично заинтересованного общения автора с миром, с морем, с героем, с собой и с читателем. На малом, казалось бы, текстовом пространстве – то в прямых обращениях, то в скобочных ремарках, то в веренице вопросов и т.д. – автор обнаруживает себя как активное, направляющее творческое начало, свободно перелетающее из прошлого в настоящее. То в настоящее время героя, то в нашу с вами, читатель, современность, из которой неповторимость и масштабность личности Волошина в проекции ее на историю России и в пространстве мировой культуры проступают особенно впечатляюще. В ХI сонете, представляющем собой по преимуществу слово матери героя, “великой Пра”, получает продолжение один из лейтмотивов книги “Веснег”, характеризуя и усиливая (тоже непрямо) неповторимо личное авторское начало:

      Германско-запорожских Макс кровей.
      Его усыновили суховей
      И Русь…

Вообще мотив общей колыбели германского и славянских народов органичен для русской поэзии Серебряного века. В сегодняшней же ситуации, с ее избыточно острыми межнациональными проблемами, вопрос о национальной и культурной самоидентичности может стоять перед человеком как мучающая его личная проблема. И автор “Веснега” ощущает и переживает ее не только как проблему родства и синтеза двух культур, но ближе, сокровеннее: “Рот, вмещающий два языка…”, “В казахстанских славянских Еленах / Заплутала моя Lorelei…”, “Две души истомились в груди. / Сердце! Herz! “Иссякает аорта”…”. Елена Зейферт находит и поэтически утверждает собственный неделимый образ – символ веры: верлибр. Как известно, это термин, происходящий от французского “vers libre” и означающий “свободный стих”. Но поэт извлекает и обнажает иные смыслы этого слова, увидев в нем соединение русской “веры” и немецкой “die Liebe” (“любовь”). Так и называется одно из ее стихотворений – “Верлибр: вера в Liebe”, заканчивающееся следующими строчками:

      В области сердца у спасенного из неволи Зайца
      Вижу недостёршееся слово “Liebe”.
Дора Черашняя,
кандидат филологических наук
(Ижевск)

******

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ПОЛНАЯ ЧАША СОТВОРЧЕСТВА

Елена Зейферт в свои 34 года имеет за плечами докторскую диссертацию, блестяще защищённую в МГУ им. М.В. Ломоносова, добрых полторы сотни научных публикаций и почти не поддающееся учёту количество художественных произведений... Она известна как один из самых одарённых поэтов, идентифицирующих себя как российские немцы.
Книга "Веснег" состоит из 24 рубрик-циклов, представляющих широкую гамму волнующих автора тематических обертонов.
Органичен для творчества ЕЗ - свои инициалы она увидела как "вертикальный знак бесконечности" - "Полынный венок (сонетов) Максимилиану Волошину", победивший на I Международном Волошинском конкурсе 2003 г. в честь 100-летия Дома Поэта (Коктебель-Москва) и составивший отдельный цикл "Со дна морского вышел Крым как дом". Как венок сонетов, вся художественная система книги Елены Зейферт возвращает нас к её каламбурному названию: ВЕСНЕГ → BECHER → ЧАША. Слова двух языков русского и немецкого пристально всматриваются друг в друга, взаимодействуют друг с другом и высекают новые неожиданные смыслы, призывая читателя приникнуть к полной чаше СОТВОРЧЕСТВА.

Олег Федотов,
доктор филологических наук (Москва)

******

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ЩЕДРО ДЕЛИТСЯ СВОИМ ДАРОМ С ЛЮДЬМИ

На литературном небосклоне имя Елены Зейферт зажглось неожиданно ярко. Она стала приметным явлением в многонациональной литературе. Приятно удивила многожанровость её творчества. Стало ясно, что в литературу пришёл разносторонне образованный, талантливый и активный человек с крепкой филологической основой. Уже к 30 своим годам Елена Зейферт снискала известность как литературовед, стиховед, поэт, прозаик, переводчик, критик, составитель и редактор разного рода сборников, и во всех этих испостасях проявила себя серьёзно и достойно.
К тому же она обаятельна как личность и поразительно коммуникабельна. За короткое время она обзавелась знакомством со множеством своебразных, творчески одарённых людей в Казахстане, России, Германии. Елена выступает на учёных симпозиумах, на страницах ведущих литературных журналов, на поэтических конкурсах, читает лекции, руководит литературным сообществом, участвует во всех интернетовских начинаниях.
Живая, общительная, открытая натура, она щедро делится своим даром с людьми, и за это её любят и почитают. Я горжусь знакомством с Еленой. Слежу за её многогранным творчеством и искренне желаю успехов в развитии и совершенствовании её уникального дарования.

Герольд Бельгер, российско-немецкий писатель и критик,
заслуженный работник культуры Республики Казахстан (Алматы
)

******

 

 

 

 

 

 

 

 

 

В ЛАДОНИ ГОСПОДНЕЙ РЫБКА Я

У слова есть словарное значение. Но слово в "Веснеге" не просто слово, и в нём не значения, а Смыслы. Потому что перед нами не только поэзия, перед нами Лирика. Но это и поэзия с её законами, в которые Поэт, даже предельно самобытный, оригинальный, должен укладывать ткань текстуальности.
У стихового ряда Елены Зейферт красота в тесноте, в переносах с дактилических клаузул, в музыкальности метра, на наших глазах превращающегося в ритм. Стиховой ряд Елены Зейферт инверсивен, но инверсия совсем не нервная, потому что "в ладони Господней рыбка я". Рыбке больно каждый раз ударяться об икты в поисках сокровенного. Однако, может быть, в этом и есть Смысл существования! Подобно сердцу, ритм стихов Елены Зейферт бьётся под ударениями, но успевает отдохнуть на межиктовых интервалах, чтобы потом снова сдерживать удар ударения. Это больно, но не страшно, ибо Тот, Кто Свыше, бережно хранит её в Своей ладони...
Ещё цикличность, выскользнувшая из века Серебряного и на поверхности дня сегодняшнего оглядевшаяся и решившая жить по-новому в пространстве Единой Евразии только не политической, а интимной. И Евразия эта совсем не оруэлловская, а, скорее, гейневская слитая не идейно, а духовно:

Я мешаю мифы, словно вина

Тире у Елены Зейферт - не цветаевские тире - другие, молчащие и манящие:

А ведь только узнав тебя,
я остро осознала благодарность Господу
за
слух как бы я услышала твои песни?
зрение как бы я увидела твой рот и веки?
голос как бы я рассказала тебе об этом?..

А многоточия почти чеховские. Поэтому всё, написанное в этой книге, вечно незаконченное . Это только кажется, что книга замкнута обложкой, завёрнута в начало и конец. Книга Елены Зейферт песня. И песня эта не может быть завершена, поскольку бытие бесконечно.
Отсюда такая лейтмотивная для всей книги мысль о сотворчестве как высшем проявлении творческого начала. Елена Зейферт не одинока в поэтической вселенной поэт достраивает то, что закладывалось веками в мировой лирике. И потому совсем не случайно порою возникает ощущение, что где-то наверху сошлись тени Рильке и конгениального ему читателя-современника, Елена же, прежде всего оставаясь самой собой, с позиций человека, живущего на сто лет позже, словно бруклинский медиум, транслирует их неспешный разговор. Тогда чтение осложняется, тогда надо не только чувствовать, но и думать. Поэтому и на читателя ложится великая миссия сотворца, ведь этот мир никогда не закончится.
Мир Елены Зейферт это и мир звуков звенящий или жужжаще-шуршащий. Ещё немного национальный мир: русский, немецкий. Но только немного. В большей степени мир Елены Зейферт универсален, архетипичен. Однако парадокс уникален. И уже непонятно, сверху ли Бог или рядом? Дрожащий щенок, кофейное зёрнышко или дверная ручка не выше ли Бога?
В тотальном Еленином евразийстве органично сливаются противоположные начала. В точках слияния рождаются Смыслы. "Я" осваивает многомерный космос, где Москву и Караганду (почему-то хочется вслед за Галичем читать это название по слогам, ударяя на каждую гласную) от Мюнхена и Берлина отделяет нажатие Enter'a; где героев литературы ничего не отделяет от "Я"; где мир Интернета не на экране дисплея, а в душе; где книжность сплелась с сердечностью, кириллица с латиницей, античность с грядущим. Иногда становится страшно: а выдержит ли мир такое сплетение? Но дочитываешь до очередного пробела и удивляешься: мир только качнулся, однако устоял, ведь эти плечи только кажутся хрупкими Елена Зейферт в состоянии не только попросить беречь Снегурочку: "Я вас прошу Снегурочку беречь". Всюду оставаясь её четырёхлетней прабабушкой ("На улице потешная девочка лет четырёх / нянчит Деда Мороза"), она может cама Снегурочку беречь.
Елена Зейферт в слове хранительница. Хранительница дома, города, мира, космоса. И при всём этом хранимая в ладони Господней. Пусть некогда светлый мир стал теперь более реальным. И всё же ничто не мешает совершенствовать не только настоящее и будущее, но и прошлое, ведь память перерождается в мечту.
Старая фотография, остающаяся в слове, стала лучше; словесный апельсин вкуснее настоящего; лирические города прекраснее своих континентальных прототипов; детство в стихах ярче всамделишного Такова уж участь образа быть лучше, вкуснее, прекраснее, ярче, чем мир по эту сторону зеркала.
И когда кончается музыка стиха, за всеми мирами и вещами остаётся Любовь такая, как прежде, и совсем новая. А разве может быть иначе?..

Юрий Доманский,
доктор филологических наук (Тверь)

******

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ОЧАРОВАНИЕ ВЕЧНО ЮНОГО И ДРЕВНЕГО МИРА

В своём "Полынном венке (сонетов) Максимилиану Волошину" Елене Зейферт удалось сотворить иллюзию ненавязчивости старинной и сложной формы венка сонетов, да еще и создать ощущение, полное очарования вечно юного и древнего мира, его синей подлунной прелести, его сладостно тишайшую, нежнейшую ностальгию по утраченному детству человечества.
Как выигрышно работают у Елены Зейферт образы и Коктебеля-киммерийца, и киммериянина Волошина, и чрева Киммерийских Афин с его библейскими холмами! Завидный образ путешественника, баловня судьбы, любимца Парижа и крымского рая с его синей бухтой, склонами, мифопоэтичностью миражей, Латинским Духом алкеевых страниц, любимца жизни, который, как истый жрец, "молился Солнцу рьяно и камни призывал себе в друзья", нарисовала Елена Зейферт в "Полынном венке".

Ольга Шиленко,
главный редактор
литературно-художественного журнала Простор (Алматы)

******

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Я ТКУ СТИХИ. ИЗ ТОНКИХ, ТЁПЛЫХ ЖИЛ

"Веснег" - какое неожиданное название для книги стихов, - подумала я. Becher, вечер, весенний снег, просто снег. В летнюю июльскую жару ловлю снежинки.
Незаметно наступил вечер, когда я дочитала до конца, вернее, допила поэзию Елены Зейферт...
Поэзия Елены Зейферт это аллегория полной щедрой чаши, которая утоляет жажду любого жаждущего. Секрет этой чаши в том, что она бездонна.

Если мои инициалы
прописью
приблизить друг к другу,
то получится
вертикальный
знак Бесконечности.

А секрет напитка в чаше в том, что он обладает сотней вкусов и запахов концентрата любви, веры и надежды...
Поэзия Елены Зейферт необыкновенно вещна: надежда имеет отчетливый вкус горячего шоколада, вера вырастает из апельсиновых зернышек, молоко становится синонимом сострадания, а счастье пахнет ароматным кофе... Елена Зейферт привлекает в текст совершенно простые вещи, совершенно обыденные явления. Иногда тем самым напоминая нам, как прост мир, а мы хотим чего-то большего, как часто мы нетерпеливы и незрячи (он не хотел, чтобы письма любимой нарушали его утреннюю идиллию с чашечкой кофе, и письма перестали его беспокоить) или как много вокруг нас живых существ и вещей, требующих нашей любви и зовущих нас на помощь, а мы проходим мимо. Может быть, даже спешим в это время в храм. Но при этом Елена Зейферт нисколько не морализирует, не учит, не навязывает, а наоборот, открывает. И в этом великое предназначение поэта открывать: "Что делать дальше жителям Земли?.. Да просто слиться в мировой романс!"
Язык, вот что еще для нас открывает Елена Зейферт, и чувствуется, какое необыкновенное удовольствие доставляет ей работа со словом, и как ей послушны слова, как крепко они сидят на своем месте, насколько они искренне согласны с тем местом, которое им отводит поэт. Как легко Елена Зейферт перемещается по поэзии Рильке, Бродского, Гете и Гейне. Яркости её поэзии добавляет бархатный немецкий акцент и образы из немецкой литературы и литературы российских немцев, важнейшей частью которой является сама Елена Зейферт.
Язык для Елены Зейферт это больше, чем спицы и нитки, это огромное снежное поле для экспериментов и игры: снегобог - снегочей - снеговек - снегомиг - снегоснег. Иногда игра настолько увлекает всех нас, настолько оказывается лёгок, но вместе с тем крепок напиток, что хочется пить и пить его, таким образом попадая в зависимость. В зависимость от поэзии Елены Зейферт.

я беру его в руки о бог мой не выпавший Schnee
я дышу тебе в уши любимый Неснег иль Веснег

Наталья Залипятских,
литератор (Алматы)

******

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ДАР ДАРИТЬ СЕБЯ МИРУ

Сейчас, когда искусство слова переживает тяжёлые времена, когда с ним победно конкурируют телевидение, видеозаписи, компьютерные игры и грошовые песенки, языковое чутьё поэта сверхважный фактор. Каждый Поэт, обладающий таким даром, представляет своих собратьев по перу как людей не только вдохновения, обострённого чувства жизни, что совершенно необходимо для художественного творчества, но и как обладателей языкового, словесного Знания. Этим Знанием Елена Зейферт обладает в полной мере.
Самые главные качества Елены Зейферт как поэта и прозаика профессионализм и незаурядная творческая одарённость. Её слово не бывает легковесно.
В её стихах и прозе все культурные напластования подчинены единому стержню. Это единственная и неповторимая речь, манера, рука Елены Зейферт. Как отрадно, что в творчестве Елены столько эллинского, римского, христианского реминисценции, мотивы, образы из разных культурных слоёв человечества Но в её произведениях на самом деле нет ни античного, ни германского есть только своё.
Проза и публицистика Елены Зейферт, так же как её стихи, незаурядны. Как скорбит её душа и как умеет о своей скорби поведать! сказала мне одна из читательниц об удивительной способности Елены передавать полноту чувств.
Елена Зейферт очень любит книги: я никогда не забуду, как приняла она от меня в подарок в свои руки Библию Мартина Лютера. Хрупкая милая женщина, бережно держащая в ладонях маленькую, украшенную готическим шрифтом Библию, такое чудо увидишь не часто.
Эта женщина с красивым, хорошо поставленным голосом творит чудо обаяния, чудо сплочения людей. Где бы она не появлялась, вокруг неё уже через несколько минут возникает кружок людей, глубоко заинтересованных в её очаровании. А происходит это потому, что Елена предельно честна, искренна и дарит себя в общении, ничего в ответ не ожидая, потому что иначе просто не умеет. Елена всегда творит общение на равных, а не дарует его со своих высот, она обладает очень редким в наше время даром дарить себя миру.
О той симпатии, которую пробуждает Елена, выступая на публике, говорить не приходится. В этом отношении она не только истинный представитель своего цеха поэтов и преподавателей, но и просто на редкость милейший, красивый человек. Эллинская манера вершить образность, латинская чекань слов, славянская женственность, германская напористость претворяют в прекрасное Бытие раз и навсегда определённое "В начале было Слово" как истинно своё.

Вадим Гордеев,
литератор (Алматы)

******

 

 

D e s i g n    b e i