С Новым Годом! - будут поздравлять вас и другие, когда это письмо дойдёт до вас, с Новым Годом! - повторяю я ещё раз.

Однако, сейчас у меня ещё не Новый Год - последние листочки календаря ещё висят жиденькой пачкой на стене, последние дни 1951 года. И в эти последние дни каждого года невольно перебираешь в памяти те годы жизни, которые остались теперь позади. И задумываешься над теми, которые ещё предстоит прожить.

В детстве Новый Год не был слишком большим событием: Новый Год тогда скорее был последним днём Рождественских праздников. До Нового Года обычно стояла ёлка.

Настоящим же, самым большим праздником в году было, конечно, Рождество. Именно сегодня сочельник - а это начало Рождества.

Навсегда, до конца жизни в памяти моей сохранятся воспоминания об этом празднике, потому ли, что годы детства носят на себе отпечаток беззаботности, радужный оттенок беспечности и переполнены нашей скромной детской радостью неизбалованных детей, потому ли, что действительно в семье нашей умели придавать праздникам эту из ряда вон выходящую торжественность, необычность, заставлявшую нас с нетерпением ожидать его задолго до наступления, с бьющимися сердцами стоять за дверями, пока под ёлкой раскладываются подарки каждому.

Я хорошо помню, как задолго до Рождества замешивалось тесто для Pfefferkuchen (пряники тёмного цвета из пряного теста - отсюда слово „пряник“). Бывало, для этого приглашались крёстный дядя Шура (Taufpapa), двоюродный брат Рудька, иногда и папа. В одних рубашках, засучив рукава, они по очереди месили упругой комок теста в глиняном горшке, а тётушка Миля добавляла в него то корицы, то мёду, то патоки. Потом горшок убирался в спальню за печку и закрывался салфеткой, а вспотевшие месильщики садились за стол и выпивали по две-три рюмочки какой-нибудь домашней настойки тётушкиного изготовления.

Особенно много пеклось и жарилось на Рождество в годы нэпа. С утра обычно в комнатах производилась последняя генеральная уборка. По окончанию её или даже попутно с ней в кухне растоплялась плита, замешивались поочерёдно различные теста и пеклись песочники, медовое печенье, геркулесовое, безе, "собачье", пфеффер-кухен - для них тесто раскатывалось тонким листом, из которого жестяными формочками выдавливались разные фигурки и животные. Сверху на каждый пряник вдавливалась половинка миндаля и всё это смазывалось пёрышком яйцом.

 В духовку на листах ставились штоллены (Stollen) - обычно по паре на лист: ванильные, кардамонные, жёлтые шафранные, „два длинных с маком“, пекли блехкухен (Blechkuchen) - иначе его называли штройзелькухен (Streuselkuchen) - готовилось жаркое из телятины, запекался окорок.

А в комнате уже стояла ёлка, пока ещё не украшенная, зелёная, душистая, такая благоухающая, что казалось, ты в лесу, а не дома. Когда же откроется дверь из кухни, то оттуда несётся запах всяческих пряностей: гвоздики и корицы, кардамона и ванили.

Но вот день склоняется к вечеру - а дни в то время очень короткие, как известно - в комнате зажигается большая висячая лампа под белым фарфоровым абажуром, удивительно тонким и прозрачным, ровного молочного цвета. Суетня в кухне затихает, наспех обедаем, потом на столы накрываются праздничные скатерти, кладутся дорожки и салфеточки, на ёлку развешиваются гирлянды бус и цветные шарики, игрушки и конфеты, золочёные и серебрёные грецкие орехи, крымские яблочки и пряники, накалываются подсвечники с разноцветными тонкими свечами: красными, синими, белыми и жёлтыми, зелёными и фиолетовыми.

И ёлка становится нарядной, торжественной, поблескивают в полумраке над потолком серебристые шарики, выглянет из-под веточки шляпка мухомора, задрожит на ниточке стеклянная куколка, сверкнут прозрачные крылышки призрачной бабочки, пробегут радужные искорки по спиральной сосульке из стекла.

А стрелка часов упорно не движется. Невероятно медленно течёт время. Теперь взрослые идут в церковь. Дома становится совсем тихо. Когда больше уже делать нечего, тётушка Иза садится за стол в соседней комнате и читает вслух из книги. Она читает что-то о Христе, о том, как он родился в далёкой Иудее, как лежал в хлеву в маленьких яслях. Она читает о том, как с Востока пришли волхвы и поклонились новому пророку, как на небе стояла яркая звезда и свет её указывал далёким странникам путь к Вифлеему (Bethlehem).Она читает о бедняке Иосифе и его молодой жене Марии, об ангелах, поющих в небесах аллилуйя. Всё мне это давно знакомо, я это знаю чуть не наизусть и потому слушаю рассеянно и украдкой поглядываю на часы. А часы у нас старинные, огромные, золотистый начищенный маятник тяжело и размеренно тикает вправо и влево. Я настороженно прислушиваюсь, не зазвонил ли звонок в передней.

И наконец, наконец он и правда отрывисто звонит: раз, потом другой, потом нетерпеливо ещё раз... Идут! Идут!

Я ещё не знаю, кто, но мне уже всё равно - это гости идут! И каждый из них старательно прячет от меня какой-нибудь свёрточек, пакетик, суёт его куда-нибудь на полку между дверями или незаметно проносит в кухню в стол. Не обманете! Я ведь всё знаю!

Приходит мама с братом, с папой, приходит двоюродная сестра Элла, тётушка Каролина, крёстный дядя Саша - и вот все в сборе. Накрывают стол. Каждому ставится тарелка с гостинцами, тут и орехи, и конфеты, и печенье, и фрукты. Посреди стола стоят аккуратно нарезанные штоллены и блехкухен.

Теперь настаёт самый торжественный момент: нас выпроваживают в соседнюю комнату, двери за нами закрываются, и мы стоим, ни живы ни мертвы, прислушиваясь к шушуканию взрослых и их таинственным шагам из кухни в комнату и обратно. Потом становится тихо, замолкают голоса, и вдруг в наступившей торжественной тишине раздаются звуки знакомого хорала: „Macht hoch die Tor, die Tür macht weit!..“. (Это слова известного хорала, который можно перевести примерно так: „Подымите двери, распахните врата...“ - очевидно, выражение происходит из далёких средних веков, когда в замках двери или решётки подымались вверх).

Кто-то шёпотом говорит нам, что теперь можно войти. Мы входим и, поражённые великолепием зажжённой ёлки и всею трогательностью торжественного момента, молча останавливаемся у дверей. И пока длится пение, мы стоим у порога - маленькие, смущённые, бессловесные. Мы чувствуем обращённые на нас взоры взрослых, видим их светлые радостные лица и искринки слёз на глазах.

А ёлка сияет десятками своих огней, на потолке замысловато переплетаются и бродят неуверенные тени, колышатся язычки пламени на свечках, а внизу под ёлкой... Но туда мы даже не решаемся посмотреть. Там лежат коробочки и пакетики, там разложены наши подарки, которых мы так долго ждали...

Но вот замолкают последние ноты хорала, внезапно становится снова шумно, мы подходим к ёлке, всё ещё нерешительно и несмело, и начинаем рассматривать наши подарки. Потом все подходят к столу, садятся, пьют кофе, выпивают по рюмочке - по две вина, становится шумно и весело. Снова поют рождественские песни: „Heilige Nacht“, „Oh du, Fröhliche!“, „Vom Himmel hoch!“.

Наутро я просыпаюсь от какого-то сказочного сна. В комнате стоит аромат зелёной хвои, перед глазами со стола спускается тяжёлая скатерть с бабушкиной вышивкой. И эта скатерть, и тёмно-зелёная обивка кушетки, на которой я сплю, без будничного чехла, напоминают мне о том, что день сегодня необычный, что сегодня Праздник - самый большой праздник в году - Рождество.

Давно прошли эти далёкие хорошие времена безмятежного детства. Нет больше ни ёлки, ни подарков, ни домашних печений, ни даже просто семьи. Нет уже больше и тех, кто так старательно и с такой любовью оберегал это наше далёкое детство.

А были и такие годы, когда ёлки почти что не было. В эти годы, годы запрета празднования Рождества продажа ёлок преследовалась. Но и тогда крошечная ёлочка, принесённая со связанными ветками в мешке, стояла в уголочке спальни на столе - скромная, спрятанная от посторонних взоров.

Потом Рождество заменили Новым Годом. У нас в Копейске в этом году продаётся масса ёлок  - настоящих ёлок,  а не сосен, как прежде. В Челябинске магазины завалены ёлочными украшениями. Людей - не подступиться.

Новый Год. Сколько их было! Сперва его отмечали как последний день Рождественских праздников, сидели до 12, потом пили кофе, иногда даже шоколад, заедая его остатками рождественских печений.

А мы постепенно из года в год взрослели, теперь случались и встречи Нового Года где-нибудь не дома.

Особенно памятны мне встречи Нового Года в Детском Секторе на новогодних балах. Вот это были балы! Сколько интересного там можно было найти, сколько развлечений, сколько украшений, сколько весёлых лиц, улыбок!

Тогда уже были и такие лица, такие улыбки, такие девушки, о которых я думал больше, чем о других. И лишь только в зале погаснет свет, и разноцветные прожектора сокроют собравшихся в таинственный полумрак, а со стороны возвышения в углу зала раздадутся первые звуки лирического бостона, ты уже ищешь её в толпе, подходишь к ней и, чуть смущаясь, просишь станцевать с тобой.

И вот ты уже плывёшь по залу в медленном такте вальса, ты ощущаешь рядом её волосы, которые щекочут твою щёку, когда она невзначай повернёт головой, ты чувствуешь, как становятся влажными её пальцы в твоей руке, и она берёт в руку маленький платочек, а от платочка исходит такой нежный опьяняющий запах духов.

И ты говоришь ей что-нибудь пустяковое, тихо, почти на ухо, а она улыбнётся, глядя куда-нибудь через твоё плечо, и покажет свои белые красивые зубки.

„Вера! Верочка! Мне хорошо с тобой! Я люблю тебя, Верочка!“ - хочется сказать ей и унестись в ритме вальса куда-то далеко-далеко.

Где-то ты, Верочка Павликова, о которой я вздыхал когда-то в школьные годы? Ты ведь была той самой девушкой, в которую я влюбился в школе танцев, как и предсказывали мои дальновидные тётушки. Верочка, с которой я так много танцевал в школе и в Детском Секторе на балах. Маленькая Верочка...

И вот последний Новый Год в кругу школьных товарищей. Мы собрались вскладчину на квартире одной из наших учениц Тани Можаровой. Девушки целый день готовились, стряпали и пекли под руководством их родителей. А когда мы собрались вечером, взрослые удалились, предоставив нас самим себе.

Первый раз в жизни я пришёл домой только в 7 часов утра. Первый раз в жизни выпил столько вина, правда, только красного. Водки у нас не было. Первый раз я испробовал шампанского. Это было в 10-м классе.

Всю ночь мы танцевали, всю ночь чудили и балагурили, и было нам весело и хорошо, никто не был пьян, не валялся по углам.

Потом я припоминаю тихий семейный Новый Год 1941 года, когда я отпросился домой из армии и приехал из Луги чуть ли не в 11 часов перед самым Новым Годом, ввалившись в дом безо всяких предупреждений.

1942 год я встречал в больнице. Один. Среди умирающих с голоду.

1943 - в Копейске, в смрадном общежитии немцев в „Трудармии“.

- Ложитесь спать! - было сказано нам, немцам. - Этот праздник не для вас!

А в соседних комнатах потерявшие человеческий облик пьяные люди орали и бесились далеко за полночь.

1944 год я сам участвовал в этой буйной оргии, получив в порядке премии за хорошую работу талон на водку и тем самым приглашение на праздник.

Потом... Потом всё приелось.

Потеряна прелесть новогодних балов, исчезло упоение танцами, нет больше ни маленькой Верочки, ни кого-нибудь иного, нет больше ни семьи, ни дома, ни любви, ни радости. Есть полка книг, маленький стол, бумаги и воспоминания. Воспоминания и серенькие будни. В прошлое ушли хорошая чистая любовь, в прошлом остались близкие и друзья, в прошлом родной дом, родной Ленинград, мечты и юношеские иллюзии...

 Комментарии:

Часть, касающаяся непосредственно „Рождества“, публиковалась на немецком языке в московской газете „Neues Leben“ („Новая жизнь“)  20 декабря 1989 г.,  т. е. через 38 лет.

Опубликовано:

-          писателем и критиком Герольдом Бельгером в литературно-художественном и общественно-политическом альманахе „Феникс“, Алма-Ата - Москва, № 30, 2000 г.;

-          детской поэтессой Надеждой Рунде в альманахе для детей „Летучие слоники“, edita gelsen, 2005 г., первый выпуск, ISBN 3-936800-62-6;