Примерно в тысяча девятьсот тридцать первом году родители мои с Железноводской улицы переехали в наш район. Собственно говоря, чуть не на нашу Симанскую улицу. Здесь напротив в старинном доме на Большом проспекте (в это время он назывался проспектом Пролетарской Победы) они нашли квартиру, точнее, две комнаты в коммуналке, куда и переехали.

Теперь я очень часто, почти каждый день, а часто и по нескольку раз в день, бывал у них. Мама работала, и для присмотра за сестрой и братом даже была взята старушка-няня.

Летом я болтался у них во дворе целыми днями, играл с ребятами, и вот уже в то время мы обратили внимание на одну семью, живущую на четвёртом этаже в этом же доме. Это были два брата - один в моём возрасте, другой - в Буськином - и сестра, несколько моложе меня. Во дворе они появлялись только с мамой, держались всегда обособленно, никогда не вступали с нами в разговоры и во дворе не играли. Отца у них не было.

Но вот через пару лет мать снова вздумала менять комнаты. Они переехали на четвёртый этаж в одну комнату той квартиры, где жили как раз эти дети.

Что произошло после революции - я точно не знаю. Осталась в квратире молодая чета Дудиновых и старушка-мать, умершая уже при нас. Сын Дудинов - глава этой семьи, - служивший ранее в царской армии, перешёл в Красную. Так жили они до тысяча девятьсот двадцать шестого года в оставленных им трёх комнатах, пока он не заболел. У него что-то было не в порядке с головой. Сошёл с ума, убежал чуть не в одном белье из дому, простудился и умер.

Потом пошли разные уплотнения, вселения, заселения, и квартира превратилась в типичную многосемейную коммунальную квартиру. Валентина Константиновна (урождённая Эрнст) поступила работать. Дети получали небольшую пенсию за отца. Так они и жили.

Старший сын Андрей был года на полтора старше меня. Галина примерно на столько же моложе. Борис был ровесником брата Бруно.

Все дети были очень одарёнными, воспитанными, культурными. Все кончали школу отличниками (правда, Борис школу закончить не успел - он умер).

Когда мы с ними сблизились, я почти всё свободное время проводил у них. Андрей тогда учился в десятом классе. Учился замечательно, хотя у него было очень плохое зрение.

Может быть, из-за этого у него всегда был странный неаккуратный внешний вид. Одевался тоже как-то странно, как придётся. Он носил сильные очки, редко брился и получалась у него какая-то дурацкая бородка и жидкие усы.

Были у него и свои странности. Временами он впадал в состояние полной апатии ко всему, прекращал посещать школу, тогда Андрей целыми днями просиживал в кресле, ничего не делал, ни с кем не говорил. Может, это было наследственно от отца?

Мать водила его к психиатрам. Состояние проходило, и тогда перед нами снова был тот же весёлый чудак, готовый, несмотря на свой возраст, на всякие глупости и проделки, занимаясь, с другой стороны, разрешением весьма сложных задач радиотехники и других наук. Даже в те далёкие времена пытался дома сделать себе телевизор!

Окончив отличником среднюю школу, Андрей получил премию: отрез на костюм, велосипед и поездку в Крым на месяц. По тем временам это была премия высшего класса.

Сестра его Галина была очень симпатичной девочкой почти до двадцати лет. Прямо скажу, в те времена я редко видел таких девочек и девушек.

Всё время, пока я был с ними знаком, я видел её неизменно либо за её письменным столом или она была в школе. Уходила она из дому очень редко, и то бывала только в библиотеке, редко у подруг, которых фактически у неё и не было, или в кино и театре. А чаще всего - в нашей компании, дома.

Дома Галина только небольшую часть своего времени уделяла играм и развлечениям, а большую часть сидела у своего столика за чтением или приготовлением уроков. Она всегда была отличницей.

Галина была недурна собой, правда, за последние годы несколько ссутулилась от этого постоянного сидения за книгой и тетрадью, от недостатка воздуха и полного пренебрежения физкультурой.

Она как-то росла на моих глазах за эти годы. И в последнее время перед войной стала превращаться на вид в довольно красивую девушку. Я не сомневаюсь, что матери наши, безусловно, хотели бы нашего с ней сближения. Потом я это явно почувствовал.

Но в доме по Большому я стал незаметно примечать и ещё одну девчушку в моём возрасте. Это было, пожалуй, в шестом классе. Что значит, примечал? Я её просто иногда видел, хорошенькую девчушку со светлыми волосами, длинными косами и голубыми глазами. От мамы я знал, что она была немкой, звали её Мэри, но ближе познакомиться с ней не было случая, да я ею и не интересовался.

Но вот умер давно болевший туберкулёзом Боря Дудинов. Это было осенью тысяча девятьсот тридцать восьмого года. Похороны начались в четыре часа. Я застрял в школе, до последней минуты играл в волейбол. Когда я пришёл к Дудиновым, все уже собрались. Среди других я заметил и Мэри Иммертрей. Мама познакомила нас, когда мы пошли за гробом по Большому.

Мы разговорились. Сперва понемножку, а потом так увлеклись друг другом, что забыли, что находимся на похоронах. Незаметно вышли на тротуар и ушли намного вперёд. Потом мы вдруг это заметили, подождали остальных и присоединились к процессии за гробом.

Хоронили Бориса на Смоленском православном кладбище. На кладбище мы с Мэри говорили только друг с другом и, возвращаясь с похорон, снова шли вместе. Провожающие остались ждать трамвая на остановке, а мы пошли домой пешком, а идти было сравнительно далеко.

Это было началом нашего знакомства. Потом Мэри стала очень часто бывать у Дудиновых, якобы, за книжками, хотя раньше к ним никогда не ходила. Я понимаю, что книжки были выдуманы ею только для того, чтобы найти причину встречаться со мной.

Когда мы встречались, мы много разговаривали, а иногда она оставалась с нами, и мы вместе играли в карты или какие-нибудь другие игры.

Безусловно, девушка эта меня очень заинтересовала. Но мне почему-то казалось, что она настолько отличается от всех тех девушек, которых я до того знал, казалась такой необыкновенной, неприступной, из другой совершенно среды. А это и было верно - она росла и воспитывалась в немецкой семье.

Но тогда мне, конечно, и в голову не приходило, что эта девушка, которая вращалась в другом обществе, имела кучу знакомых из разных других слоёв общества, к которым я и касательства не имел, могла бы вдруг удостоить меня своим вниманием. А тем более влюбиться в меня. Я знал, что Мэри играет на рояле, и что музыканты к ним в семью вхожи. Потом даже мне стало точно известно, что к ним приходил за неё свататься одноклассник её брата Вильгельма джазист-ударник Анатолий Калафати из джаза Гаврилова.

Но с тех пор, как в семье Дудиновых стала появляться Мэри, меня туда стало тянуть с ещё большей силой. Я тоже постоянно искал поводов сходить на Большой или задержаться там до возможного прихода Мэри.

Так незаметно прошла зима. Настало время подумать о лете, об отпуске. Тут моя мама с Паулиной Васильевной - матерью Мэри - как-то незаметно от других договорились ехать вместе в Елизаветино, в нашу деревню Березнево. Странно и непонятно - Дудиновых от этой затеи вдруг отстранили, хотя в прошлый раз туда мы ездили вместе. Что-то произошло. Видимо, Дудиновы на этот раз мешали кому-то.

Иммертреи уехали раньше. Я сдавал „испытания“ (такое слово тогда придумали для экзаменов) и поступал в университет. Мэри, которая была старше меня ровно на один день, тоже заканчивала школу. Мне страшно хотелось поскорее уехать в деревню, но всё дела какие-то задерживали в университете. Так что я приехал через несколько дней.

Лето этого 1939-го года было очень хорошее. Мы часто ходили гулять в лес, были всё время вместе, сидели дружно по вечерам рядом в гамаке. Дачу на этот раз сняли у Армаса Саволайнен, дом которого стоял на краю леса. А дом был большой, вместительный, на нас на всех хватило места в нём. Наши мамаши быстро друг с другом сдружились.

По воскресным дням из Ленинграда сюда часто приезжали гости к нам и к хозяину. Приезжал папа Мэри, Фридрих Вильгельмович - завгар на большом заводе - и брат её Вилька, с женой и дочерью. Играли в волейбол и другие игры, много фотографировались. На одном воскресном снимке тех времен я насчитал около 20 человек. Все были довольные и весёлые. И была это в основном молодёжь в пределах до 30-ти.

Кроме того, в это время выпустили моего отца из тюрьмы и он приехал к нам. Естественно, тогда никто не знал, а он не мог говорить, за что его взяли и как выпустили. Только через полста лет я получил официальное уведомление из КГБ, в котором было сказано, что отец был арестован по обвинению в шпионаже. А главная причина, конечно, была национальная - нужны были "враги народа", выполнялся чей-то план.

Во время наших прогулок я как-то незаметно стал ходить всегда рядом с Мэри, потом вроде брать её под руку, под локоточек. А ведь гуляли мы главным образом почти всегда втроём - сестрёнка Магдалина была тогда маленькая и к нашей компании не совсем подходила, она находила там своих сверстников для игры, а мы гуляли втроём с братом Буськой.

Однажды приехала к нам в гости даже Галя Дудинова и прожила дней десять с нами. И тут мне показалось, что она будто бы лишняя здесь, ни к селу ни к городу. А я почувствовал, что начинаю капитально увлекаться Мэри.

Бывало, что я иногда по своим делам уезжал в Ленинград. Но оттуда я спешил незамедлительно назад, в Березнево, куда меня тянуло со страшной силой. Братцы мои, мне ведь только восемнадцать стукнуло в августе! А точнее, нам обоим.

И август жизни нашей не остановил, и помчались мы дальше, вперёд после нашего дня рождения! Молодые, счастливые! И кругом так было хорошо - как у всех в таком возрасте - лето, расцвет, надежды! И об этом, видно, хорошо знали наши матери, которые, - вольно или невольно - позволили нам этот кусочек жизни пережить, чуточку вкусить. А у нас ведь времени на это больше не оставалась... Мне ведь ещё на финскую надо было успеть до войны...

Числа десятого наши мамаши решили устроить стирку. Вечером Иммертреи собрались ехать в Ленинград по каким-то своим делам.

А стирка здесь была большим событием. Стирали в лесу у ключа. Мы несколько раз ездили из дому на ключ и возили на ручной тележке разное барахло, ушаты, котлы и всё остальное, что требовалось для стирки и костра.

Возле ключа разводился костёр. На стойках подвешивался большой котёл, в нём кипятилась вода или даже бельё, для костра нужно было готовить дрова, постоянно за ним следить, а на лужке невдалеке в деревянных лоханках стиралось бельё. Понятно дело, что вся семья с начала до конца находилась здесь и участвовала в работе.

Вдруг Паулина Васильевна послала Мэри за чем-то домой. И моя мама вспомнила о каких-то забытых мелочах и послала меня вдогонку. Вместе с Мэри мы по лесной дорожке побежали к нашему жилью. Там в какую-то сумку запихали всё, что от нас ожидали, и пошли обратно.

И вдруг я почувствовал, что что-то должно произойти. Почему-то мы пошли через лес напролом. Я обнял её за талию, она положила мне руку на плечо, мы шли рядом по лесу и, в сущности, позабыли обо всём, что нам было поручено.

Мы шли всё медленнее и тише, потом и совсем остановились у какой-то кости, лежавшей на земле (я почему-то очень хорошо запомнил эту деталь).

Я начал молоть какую-то ерунду об этой кости, но ни я, ни она об этой кости и не думали. Вдруг я обнял её и поцеловал в щёку. Это было и неожиданно, и вместе с тем жданно. Она вырвалась из моих рук и отскочила в сторону.

- Что это значит? - спросила она.

- Ничего! - ответил я, потому что другого ничего в голову мне не пришло.

Мэри снова пошла в сторону ключа. Я через пару шагов её догнал, и мы, как до того, опять шли рядом. Она продолжала говорить со мной так, как будто ничего и не случилось.

А оно случилось, случилось - это был первый в моей жизни поцелуй!

Комментарии:

Опубликовано писателем и критиком Герольдом Бельгером в литературно-художественном и общественно-политическом альманахе „Феникс“, Алма-Ата - Москва, № 30, 2000 г.